Так часто мне снится калитка

Дети заводят друзей по щелчку пальца, им достаточно узнать имя своего «‎нового лучшего друга» и принять его в объятья без задней мысли. Со временем человек лишается части друзей, а к пожилому возрасту и вовсе не должен их иметь. Почему? Юрий Левитанский считал, что дружба таит большую опасность, чем явный враг: «‎От явного врага мы ждем самого худшего, а от друга лишь прекрасного, лучшего» но каждый наш друг — простой человек, у которого есть свои интересы, свои слабости и желания, мы не хотим думать, что друг может предать или пожелать плохого, но человеческая природа всегда берет верх: «‎Больше всего нас ранят самые близкие, потому что наши души открыты для них».
[ Нажмите, чтобы прочитать ] [more]

С возрастом список тех людей, которых мы считали друзьями, сокращается до единиц: «‎Где понимание было, там оно уйдет, где было доверие, не останется и следа, кто был назван другом, придя однажды, уйдет навсегда». Таков закон жизни: чем дольше мы дружим с кем-то, тем больше встречаем непонимания, зависти, подлости и лицемерия, нужно лишь время, чтобы это проявилось: «‎Не давай свою руку своему лучшему другу, сегодня она спас тебя, потому что не сложно, но завтра подойдешь ты к колодцу и он скажет: прыгай, так нужно». Это не значит, что люди вокруг плохие, виноваты мы сами в том, что назвали их такими: «‎Разве можно назвать волка теленком и ждать, что он будет есть одну травку, а потом считать его предателем, если он съест стадо? Лишь потому, что мы назвали его теленком?». Волк остается волком, как его не называй: «‎Назови человека другом и не будь разочарован, помни: «Человек — это человек, как его ни называй» ».

Как относиться к людям вокруг, чтобы избежать разочарований в жизни? ✔️

Юрий Левитанский считал, что называя человека «другом», мы пытаемся приручить его, как бы это странно не звучало, сделать безопасным и дружественным, хотя до конца сделать это невозможно, человека невозможно приручить, как верного пса. Проблема заключается не в плохих друзьях, а в наших ожиданиях: люди не плохие и не хорошие, но назвав кого-то другом, мы ждем, что он пройдет с нами огонь и воду. Нам так хочется. Мы рады обманываться, но однажды придет час расплаты за нашу иллюзию: человек остался человеком, ни плохим ни хорошим, но мы то ждали лучшего. Именно поэтому взрослый, мудрый человек, не заводит друзей: «‎Мудрый человек делает добро и не ждет того же в ответ, а значит не будет разочарован».

Суть человеческих отношений всегда остается в том, что в них участвует два человека. Как не называй отношения: дружеские, супружеские, родственные, рано или поздно дадут о себе знать именно человеческие отношения, со своими интересами и целями, корыстью и мотивами. Обезопасить себя можно лишь одним: делать добро, если хочется, общаться, если интересно, помогать, если есть возможность и желание, но никогда не ждать, что тот, с кем вы хорошо общались и дружили, будет к вам благосклонен всегда: «‎Каждый может посочувствовать вашей неудаче, но мало кто может порадоваться вашему успеху». Люди меняются — это в человеческой природе, не нужно держать у себя «‎друзей» которые стали неприятны, как и воротить нос от тех, на кого раньше внимание не обращали: «‎Друзья становятся другими, тебя избавив от всего, а ты запомнил их лик такими, который был. До этого всего».

На корточках ползали слухи,
Судили, решали, шепча.
И я от моей старухи
Достаточно их получал.
Однажды, вернувшись с тяги,
Я лег подремать на диван.
Разносчик болотной влаги,
Меня прознобил туман.
Трясло меня, как в лихорадке,
Бросало то в холод, то в жар,
И в этом проклятом припадке
Четыре я дня пролежал.
Мой мельник с ума, знать, спятил.
Поехал,
Кого-то привез.
Я видел лишь белое платье
Да чей-то привздернутый нос.
Потом, когда стало легче,
Когда прекратилась трясь,
На пятые сутки под вечер
Простуда моя улеглась.
Я встал.
И лишь только пола
Коснулся дрожащей ногой,
Услышал я голос веселый: «А!
Здравствуйте, мой дорогой!
Давненько я вас не видала.
Теперь из ребяческих лет
Я важная дама стала,
А вы — знаменитый поэт.
Ну, сядем. Прошла лихорадка?
Какой вы теперь не такой!
Я даже вздохнула украдкой,
Коснувшись до вас рукой.
Да.
Не вернуть, что было.
Все годы бегут в водоем.
Когда-то я очень любила
Сидеть у калитки вдвоем.
Мы вместе мечтали о славе.
И вы угодили в прицел,
Меня же про это заставил
Забыть молодой офицер. »

Я слушал ее и невольно
Оглядывал стройный лик.
Хотелось сказать:
«Довольно!
Найдемте другой язык!»
Но почему-то, не знаю,
Смущенно сказал невпопад:
«Да. Да.
Я сейчас вспоминаю.
Садитесь.
Я очень рад.
Я вам прочитаю немного
Стихи
Про кабацкую Русь.
Отделано четко и строго.
По чувству — цыганская грусть».
«Сергей!
Вы такой нехороший.
Мне жалко,
Обидно мне,
Что пьяные ваши дебоши
Известны по всей стране.
Скажите:
Что с вами случилось?»
«Не знаю».
«Кому же знать?»
«Наверно, в осеннюю сырость
Меня родила моя мать».
«Шутник вы. »
«Вы тоже, Анна».
«Кого-нибудь любите?»
«Нет».
«Тогда еще более странно
Губить себя с этих лет:
Пред вами такая дорога. »
Сгущалась, туманилась даль.
Не знаю, зачем я трогал
Перчатки ее и шаль.
Луна хохотала, как клоун.
И в сердце хоть прежнего нет,
По-странному был я полон
Наплывом шестнадцати лет.
Расстались мы с ней на рассвете
С загадкой движений и глаз.
Есть что-то прекрасное в лете,
А с летом прекрасное в нас.

Мой мельник.
Ох, этот мельник!
С ума меня сводит он.
Устроил волынку, бездельник,
И бегает, как почтальон.
Сегодня опять с запиской,
Как будто бы кто-то влюблен:
«Придите.
Вы самый близкий.
С любовью

Иду.
Прихожу в Криушу.
Оглоблин стоит у ворот
И спьяну в печенки и в душу
Костит обнищалый народ.
«Эй, вы!
Тараканье отродье!
Все к Снегиной.
Р-раз и квас!
Даешь, мол, твои угодья
Без всякого выкупа с нас!»
И тут же, меня завидя,
Снижая сварливую прыть,
Сказал в неподдельной обиде:
«Крестьян еще нужно варить».
«Зачем ты позвал меня, Проша?»
«Конечно, ни жать, ни косить.
Сейчас я достану лошадь
И к Снегиной. вместе.
Просить. »
И вот запрягли нам клячу.
В оглоблях мосластая шкеть —
Таких отдают с придачей,
Чтоб только самим не иметь.
Мы ехали мелким шагом,
И путь нас смешил и злил:
В подъемах по всем оврагам
Телегу мы сами везли.
Приехали.
Дом с мезонином
Немного присел на фасад.
Волнующе пахнет жасмином
Плетневый его палисад.
Слезаем.
Подходим к террасе
И, пыль отряхая с плеч,
О чьем-то последнем часе
Из горницы слышим речь:
«Рыдай не рыдай — не помога.
Теперь он холодный труп.
Там кто-то стучит у порога.
Припудрись.
Пойду отопру. »
Дебелая грустная дама
Откинула добрый засов.
И Прон мой ей брякнул прямо
Про землю,
Без всяких слов.
«Отдай. —
Повторял он глухо. —
Не ноги ж тебе целовать!»
Как будто без мысли и слуха
Она принимала слова.
Потом в разговорную очередь
Спросила меня
Сквозь жуть:
«А вы, вероятно, к дочери?
Присядьте.
Сейчас доложу. »
Теперь я отчетливо помню
Тех дней роковое кольцо.
Но было совсем не легко мне
Увидеть ее лицо.
Я понял —
Случилось горе,
И молча хотел помочь.
«Убили. Убили Борю.
Оставьте!
Уйдите прочь!
Вы — жалкий и низкий трусишка.
Он умер.
А вы вот здесь. »
Нет, это уж было слишком.
Не всякий рожден перенесть.
Как язвы, стыдясь оплеухи,
Я Прону ответил так:
«Сегодня они не в духе.
Поедем-ка, Прон, в кабак. »

«Село, значит, наше — Радово,
Дворов, почитай, два ста.
Тому, кто его оглядывал,
Приятственны наши места.
Богаты мы лесом и водью,
Есть пастбища, есть поля.
И по всему угодью
Рассажены тополя.
Мы в важные очень не лезем,
Но все же нам счастье дано.
Дворы у нас крыты железом,
У каждого сад и гумно.
У каждого крашены ставни,
По праздникам мясо и квас.
Недаром когда-то исправник
Любил погостить у нас.
Оброки платили мы к сроку,
Но — грозный судья — старшина
Всегда прибавлял к оброку
По мере муки и пшена.
И чтоб избежать напасти,
Излишек нам был без тяго́т.
Раз — власти, на то они власти,
А мы лишь простой народ.
Но люди — все грешные души.
У многих глаза — что клыки.
С соседней деревни Криуши
Косились на нас мужики.
Житье у них было плохое,
Почти вся деревня вскачь
Пахала одной сохою
На паре заезженных кляч.
Каких уж тут ждать обилий, —
Была бы душа жива.
Украдкой они рубили
Из нашего леса дрова.
Однажды мы их застали.
Они в топоры, мы тож.
От звона и скрежета стали
По телу катилась дрожь.
В скандале убийством пахнет.
И в нашу и в их вину
Вдруг кто-то из них как ахнет! —
И сразу убил старшину.
На нашей быдластой сходке
Мы делу условили ширь.
Судили. Забили в колодки
И десять услали в Сибирь.
С тех пор и у нас неуряды.
Скатилась со счастья вожжа.
Почти что три года кряду
У нас то падеж, то пожар».

Такие печальные вести
Возница мне пел весь путь.
Я в радовские предместья
Ехал тогда отдохнуть.
Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.
Я понял, что я — игрушка,
В тылу же купцы да знать,
И, твердо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать.
Я бросил мою винтовку,
Купил себе «липу» 1 , и вот
С такою-то подготовкой
Я встретил 17-й год.
Свобода взметнулась неистово.
И в розово-смрадном огне
Тогда над страною калифствовал
Керенский на белом коне.
Война «до конца», «до победы»,
И ту же сермяжную рать
Прохвосты к дармоеды
Сгоняли на фронт умирать.
Но все же не взял я шпагу.
Под грохот и рев мортир
Другую явил я отвагу —
Был первый в стране дезертир.

Дорога довольно хорошая,
Приятная хладная звень.
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
«Ну, вот оно, наше Радово, —
Промолвил возница, —
Здесь!
Недаром я лошади вкладывал
За норов ее и спесь.
Позволь, гражданин, на чаишко.
Вам к мельнику надо?
Так вон.
Я требую с вас без излишка
За дальний такой прогон».
Даю сороковку.
«Мало!»
Даю еще двадцать.
«Нет!»
Такой отвратительный малый.
А малому тридцать лет.
«Да что ж ты?
Имеешь ли душу?
За что ты с меня гребешь?»
И мне отвечает туша:
«Сегодня плохая рожь.
Давайте еще незвонких
Десяток иль штучек шесть —
Я выпью в шинке самогонки
За ваше здоровье и честь. »

И вот я на мельнице.
Ельник
Осыпан свечьми светляков.
От радости старый мельник
Не может сказать двух слов:
«Голубчик! Да ты ли?
Сергуха!
Озяб, чай? Поди продрог?
Да ставь ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог!»
В апреле прозябнуть трудно,
Особенно так в конце.
Был вечер задумчиво чудный,
Как дружья улыбка в лице.
Объятья мельника круты,
От них заревет и медведь,
Но все же в плохие минуты
Приятно друзей иметь.
«Откуда? Надолго ли?»
«На год».
«Ну, значит, дружище, гуляй!
Сим летом грибов и ягод
У нас хоть в Москву отбавляй.
И дичи здесь, братец, до черта,
Сама так под порох и прет.
Подумай ведь только.
Четвертый
Тебя не видали мы год. »
Беседа окончена.
Чинно
Мы выпили весь самовар.
По-старому с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.

Суровые, грозные годы!
Но разве всего описать?
Слыхали дворцовые своды
Солдатскую крепкую «мать».
Эх, удаль! Цветение в далях!
Недаром чумазый сброд
Играл по дворам на роялях
Коровам тамбовский фокстрот.
За хлеб, за овес, за картошку
Мужик залучил граммофон, —
Слюнявя козлиную ножку,
Танго себе слушает он.
Сжимая от прибыли руки,
Ругаясь на всякий налог,
Он мыслит до дури о штуке,
Катающейся между ног.
Шли годы
Размашисто, пылко.
Удел хлебороба гас.
Немало попрело в бутылках
«Керенок» и «ходей» у нас.
Фефела! Кормилец! Касатик!
Владелец землей и скотом,
За пару измызганных «катек»
Он даст себя выдрать кнутом.
Ну, ладно.
Довольно стонов!
Не нужно насмешек и слов!
Сегодня про участь Прона
Мне мельник прислал письмо:
«Сергуха! За милую душу!
Привет тебе, братец! Привет!
Ты что-то опять в Криушу
Не кажешься целых шесть лет.
Утешь!
Соберись, на милость!
Прижваривай по весне!
У нас здесь такое случилось,
Чего не расскажешь в письме.
Теперь стал спокой в народе,
И буря пришла в угомон.
Узнай, что в двадцатом годе
Расстрелян Оглоблин Прон.
Расея.
Дуровая зыкь она.
Хошь верь, хошь не верь ушам —
Однажды отряд Деникина
Нагрянул на криушан.
Вот тут и пошла потеха.
С потехи такой — околеть.
Со скрежетом и со смехом
Гульнула казацкая плеть.
Тогда вот и чикнули Проню,
Лабутя ж в солому залез
И вылез,
Лить только кони
Казацкие скрылись в лес.
Теперь он по пьяной морде
Еще не устал голосить:
„Мне нужно бы красный орден
За храбрость мою носить“.
Совсем прокатились тучи.
И хоть мы живем не в раю,
Ты все ж приезжай, голубчик,
Утешить судьбину мою. »

И вот я опять в дороге.
Ночная июньская хмарь.
Бегут говорливые дроги
Ни шатко ни валко, как встарь.
Дорога довольно хорошая,
Равнинная тихая звень.
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
Мелькают часовни, колодцы,
Околицы и плетни.
И сердце по-старому бьется,
Как билось в далекие дни.
Я снова на мельнице.
Ельник
Усыпан свечьми светляков.
По-старому старый мельник
Не может связать двух слов:
«Голубчик! Вот радость! Сергуха!
Озяб, чай? Поди продрог?
Да ставь ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог.
Сергунь! Золотой! Послушай!
И ты уж старик по годам.
Сейчас я за милую душу
Подарок тебе передам».
«Подарок?»
«Нет.
Просто письмишко.
Да ты не спеши, голубок.
Почти что два месяца с лишком
Я с почты его приволок».
Вскрываю. читаю. Конечно!
Откуда же больше и ждать!
И почерк такой беспечный,
И лондонская печать.
«Вы живы. Я очень рада.
Я тоже, как вы, жива.
Так часто мне снится ограда,
Калитка и ваши слова.
Теперь я от вас далеко.
В России теперь апрель.
И синею заволокой
Покрыта береза и ель.
Сейчас вот, когда бумаге
Вверяю я грусть моих слов,
Вы с мельником, может, на тяге
Подслушиваете тетеревов,
Я часто хожу на пристань
И, то ли на радость, то ль в страх,
Гляжу средь судов все пристальней
На красный советский флаг.
Теперь там достигли силы.
Дорога моя ясна.
Но вы мне по-прежнему милы,
Как родина и как весна».
Письмо как письмо.
Беспричинно.
Я в жисть бы таких не писал.
По-прежнему с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Погорбившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет.
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие милые были.
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас.
Январь 1925 г.
[Батум]

Мало кто не слышал песню на лирическое стихотворение А.Будищева (без названия, начинаемого словами «Только вечер затеплится синий…». Положенное на музыку, это стихотворение стало более известно как романс «Калитка».
Алексей Николаевич Будищев (1864 – 1916) – русский писатель, поэт и драматург конца XIX — начала ХХ веков почти совсем незнаком нашим современникам. Он оставил большое литературное наследство, сейчас, к сожалению, совершенно забытое. При жизни Будищев даже входил в круг известнейших столичных литераторов. Сегодня же он известен в основном лишь этим стихотворением, написанном в 1898 году.
Стихотворение Будищева выглядело так:

Только вечер затеплится синий,
Только звезды зажгут небеса,
И черемух серебряный иней
Уберёт жемчугами роса.

Отвори осторожно калитку
И войди в тихий садик как тень,
Да надень потемнее накидку,
И чадру на головку надень.

Там, где гуще сплетаются ветки,
Я незримо, неслышно пройду
И на самом пороге беседки
С милых губок чадру отведу

Под очарованием этого стихотворения в конце 19 века, оказался молодой выпускник Московской консерватории композитор Всеволод Иванович Буюкли(1873 – 1920). Положив на музыку стихи Будищева, он завершил создание единого произведения, ставшего широко известным русским романсом.
Знаменитый романс исполняется довольно часто не только со сцены. Он звучит в фильме о героический обороне Севастополя «Малахов курган» (1944) режиссеров Александра Зархи и Иосифа Хейфица, в киноленте «Сестра его дворецкого» (1943) в исполнении звезды Голливуда, канадской актрисы Дины Дурбин. И в одном, и в другом случаях этот явно мужской романс исполняют женщины.
Первая публикация этого замечательного романса была осуществлена в 1898 году отдельной нотной тетрадью с музыкой В.И.Буюкли и текстом А.Н. Будищева. Однако, впоследствии это издание затерялось, и долгое время автором романса «Калитка» считался Александр Трофимович Обухов (1861 – 1929) – известный в Российской империи гитарист и тенор. Его авторство было указано на всех нотах и граммофонных пластинках, выпущенных в советский период.
Теперь, благодаря усилиям современных историков музыки, справедливость восстановлена, однако исполнителями романса чаще всего являются женщины, хотя стихи написаны от мужского лица. Некоторые эстрадные певцы при всей любви к этому музыкальному шедевру считают его коротковатым для выступления на сцене.
Ниже предлагается современный вариант текста этого романса с добавлением ещё одного куплета, увеличивающего продолжительность исполнения в полтора раза:

Лишь только вечер затеплится синий,
Лишь только звёзды зажгут небеса,
И черёмух серебряный иней
Жемчугами украсит роса.

Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий сад словно тень
Не забудь потеплее накидку,
Кружева на головку надень.

Всей душою от страсти пылая,
Я в томлении нежном стою,
И, теченье минут подгоняя,
О любви к моей милой пою.

Там, где гуще сплетаются ветки,
У беседки тебя подожду,
И на самом пороге беседки
Кружева с милых губ отведу.

Судя по первому куплету, сюжет песни разворачивается в период цветения черёмухи. Издревле черёмуха считалась деревом влюблённых и была символом нежности, молодости, чистоты и любви. Покровительница влюбленных, черёмуха своим нежным ароматом защищала не только их тайны, но и залечивала душевные раны.
Как правило, цветёт черёмуха в ранний весенний период. С её цветением;народ;связывает многие;приметы;и поверья. «Когда черёмуха цветёт, всегда холод живёт», – эта народная примета является следствием многовековых наблюдений людей за природой.
В разные годы черёмуха;цветет;в разное время. Чаще всего это начало или самый конец мая, и, как правило, появление на ветках душистых белоснежных гроздей является предвестником похолодания. Учёные давно пытаются разобраться, каким образом взаимосвязано цветение черёмухи с погодными явлениями, но однозначного ответа на этот вопрос до сих пор нет, хотя версий выдвигается много.
По одному из народных преданий в дерево превратилась девушка, страдающая от неразделённой любви к молодому человеку. Сердце её охладело, поэтому в пору, когда цветёт черёмуха, наступают холодные ночи и дни.
К чему это послесловие? А к тому, что влюблённый герой, возможно, советует девушке не забыть накидку «потеплее», а не «потемнее».
Любители русских романсов знают довоенную запись романса «Калитка» в исполнении Вадима Козина, у которого этот романс числился в основном репертуаре. Современные же певцы-мужчины редко исполняют этот прекрасный романс. Поэтому надеюсь, что предлагаемое дополнение, усиливающее мужской акцент в исполнении, их заинтересует.
Иллюстрация сверху, взятая с обложки одного из старых изданий романса, свидетельствует о том, что иногда авторству Обухова приписывали не только слова, но и музыку.

Что-то часто мне снятся друзья,
Ни жены, ни любовниц не снится.
Видно, в этом теперь уж сам я:
Мне за сорок — и это не снится.

И когда, просыпаясь, лежу
С неоткрытыми с пьянки глазами,-
Я вот этими снами живу,
И опять я как будто с друзьями.

Только знаю, что это не так:
Жизнь проходит, а мы остаёмся,
Эту жизнь прожив кое-как
Мы с надеждой теперь расстаёмся.

Я не жду уже лучших времён,
Я не буду начальником треста,
Я не буду никем увлечён,
Да и в жизни мне нет уже места.

Молод когда-то и смел,
Я любил и любимым считался,
И краснеть я когда-то умел,
Только этого очень стеснялся.

Моя память — мой злейший враг,-
Меня мучит, терзает и гложет,
Я б её умертвил — но как?
И никто в этом мне не поможет.

Я хочу позабыть — не могу —
Свои годы далёкого детства
И, барахтаясь, будто в снегу,
Не могу я найти себе места.

Я барахтаюсь в жизни давно
Без надежды на что-то иное,
Только мне уж теперь всё равно:
Жизнь как-то прошла стороною.

Потерял самых лучших друзей,
Без которых и жить невозможно,
Так налей же мне водки скорей,
Не пролей только, будь осторожным.

И когда, просыпаясь, лежу
С неоткрытыми с пьянки глазами,-
Я вот этими снами живу,
И опять я как будто с друзьями.

Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой Тот вечерний несказанный свет. Пишут мне, что ты, тая тревогу, Загрустила шибко обо мне, Что ты часто xодишь на дорогу В старомодном ветxом шушуне. И тебе в вечернем синем мраке Часто видится одно и то ж: Будто кто-то мне в кабацкой драке Саданул под сердце финский нож. Ничего, родная! Успокойся. Это только тягостная бредь. Не такой уж горький я пропойца, Чтоб, тебя не видя, умереть.

я по-прежнему такой же нежный И мечтаю только лишь о том, Чтоб скорее от тоски мятежной Воротиться в низенький наш дом. я вернусь, когда раскинет ветви По-весеннему наш белый сад. Только ты меня уж на рассвете Не буди, как восемь лет назад. Не буди того, что отмечалось, Не волнуй того, что не сбылось,- Слишком раннюю утрату и усталость Испытать мне в жизни привелось. И молиться не учи меня. Не надо! К старому возврата больше нет. Ты одна мне помощь и отрада, Ты одна мне несказанный свет. Так забудь же про свою тревогу, Не грусти так шибко обо мне. Не xоди так часто на дорогу В старомодном ветxом шушуне.

Вот она, суровая жестокость, Где весь смысл — страдания людей! Режет серп тяжелые колосья Как под горло режут лебедей.

Плачет метель, как цыганская скрипка. Милая девушка, злая улыбка, Я ль не робею от синего взгляда? Много мне нужно и много не надо.

Ты играй, гармонь, под трензель, Отсыпай, плясунья, дробь! На платке краснеет вензель, Знай прищелкивай, не робь.

По дороге идут богомолки, Под ногами полынь да комли. Раздвигая щипульные колки, На канавах звенят костыли.